Мемуары графа де Рошфора - Страница 53

Как бы то ни было, когда я находился в Фонтенбло, где королева проживала, пока король находился в Бретани, она со слезами на глазах бросилась ко мне и сказала, что все пропало, если я ей не помогу. На мой вопрос, что я должен сделать, она сказала, что я должен принести к ней в комнату мужскую одежду, но так, чтобы этого никто не заметил, так как за ней следят. Я спросил, что все это значит и не замешана ли она в делах господина Фуке, если ей так срочно потребовалось бежать.

— Дело вовсе не в этом, — ответила мне она, — я никогда не была с ним в таких отношениях, чтобы его проблемы касались меня, да еще могли довести меня до такой крайности. Признаюсь, что это любовь заставила меня сделать немало достаточно серьезных ошибок, и теперь я за это наказана. Эта потаскуха де Бове нашептала на ухо королеве-матери, что я имела отношения с ее зятем, она поверила этому и потребовала от моих родственников, чтобы меня отдали в монастырь. Речь идет о графине де Молеврье и ее муже, с которыми вы знакомы. Именем Господа, спасите меня от них, окажите мне услугу, о которой я вас прошу, и помогите мне найти лошадь, на которой я могла бы бежать. Если бы я был в нее влюблен, как утверждали некоторые, я был бы счастлив после таких комплиментов. Но я не испытывал к ней ничего, кроме дружбы, которая меня не стесняла, и я стал искать способ помочь ей, не беспокоя себя ревностью. Я отправил одну из своих лошадей в то место, которое она мне указала, и принес ей мужскую одежду в комнату. Но так как не было никого, чтобы ее взять, я положил ее под кровать, как она мне и сказала сделать, и стал говорить с мадам дю Тийёль, гувернанткой, которая тоже была моим другом. Все комнаты девушек были открыты, и я заметил, прогуливаясь с ней, на туалетном столике расчески, баночки с пудрой и прочими средствами, которыми пользуются девушки. Кроме того, я заметил маленький тюбик помады, который мне захотелось взять, чтобы смазать себе руки, которые казались мне немного шершавыми. Я обнаружил необычный цвет, который мог подходить для губ, и я весьма неосторожно им воспользовался. Очень скоро мои губы заболели, мой рот сжался так, что я не мог говорить, но мадам дю Тийёль нашла все это очень смешным. Я же не мог выговорить ни слова, подбежал к зеркалу, посмотрел в него, устыдился своего вида и убежал, чтобы спрятаться. Убегая, я встретился с герцогом де Рокелором, пришедшим к одной из девушек, и он был очень удивлен моим видом. Он спросил, что со мной случилось. Я наивно рассказал ему о произошедшем, в ответ на что он стал смеяться надо мной, утверждая, что я сам это заслужил, что в моем возрасте я должен был бы знать, что существуют разные виды помады, что та, которую я выбрал, предназначена не для рук, не для волос, что она совершенно для другого. Посмеявшись, он ушел, а потом рассказал королеве-матери про мои проблемы. Тут же все сбежались, чтобы посмотреть на меня, и я стал бы первым смеяться, если бы мог открыть рот. Это происшествие стало темой для разговоров при дворе почти на восемь дней, слух об этом дошел даже до Нанта, где в это время находился король. Я же отмыл рот свежей водой, потом вином, и лишь через некоторое время ко мне пришло облегчение.

Это происшествие не позволило мне появляться на людях несколько дней, и я не мог узнать новостей о мадемуазель де ля Мотт. Когда я первый раз вышел в свет, я узнал, что графиня де Молеврье отвезла ее в монастырь Шалио, что это была настоящая тюрьма для нее, что это произошло после строгого выговора, сделанного королевой-матерью. Я также узнал, что эта девушка была без ума от маркиза де Ришельё, обрушилась на де Бове, несмотря на уважение к той со стороны королевы, и обвинила ее в том, что она приставала к королю, когда он был еще очень молод, и просила его переспать с ней. Я не мог поверить в то, что она совершила такое безумство, но все подтвердилось, и я спросил при дворе, правда ли то, что она предъявила Одноглазой, правда ли, что наш великий король был столь жалостлив, что удовлетворил ее просьбу. На это мне сказали, что в этом никто не сомневается, и удивились, что я единственный человек во Франции, кто до сих пор еще не в курсе этого дела.

Как бы то ни было, история борьбы господина Кольбера с господином Фуке продолжалась, но это уже не были маленькие хитрости, ценой которых один пытался уничтожить второго. Кольбер взял из Парламента всех, кого посчитал преданными себе, и сделал их судьями, дал им блага, чтобы купить их голоса, и это сделало участь Фуке очевидной. При этом он убедил короля, чтобы тот взял свою конную гвардию и отправился в Шартр. Это путешествие он совершил не из набожности, а чтобы избежать заступнических просьб за господина Фуке. У последнего не было особого происхождения, но он был женат на одной из дочерей старшего сына графа де Шаро, и он опасался, что эта дама бросится ему в ноги. Но пока король готовился к отъезду, ему доложили, что приговор уже вынесен. Один из его комиссаров, который был советником Парламента в Эксе, даже сказал, что он удивлен, что все прошло так быстро, что смертный приговор был вынесен без особых разбирательств, без взвешивания всех за и против.

На суде Фуке защищал себя сам, не прибегая к помощи адвоката. Речи его были искрометны, доводы убедительны, память безупречна, ответы попадали не в бровь, а в глаз. Конечно, господин Фуке заслуживал смерти, ведь у него нашли бумаги с проектами переворота и множество других подобных вещей, которые были достойны самого сурового наказания. Однако если посмотреть, где были найдены доказательства этих преступлений, то их нашли в каминной трубе, и они легко могли сгореть в огне, на что и указал господин Фуке в свое оправдание. Кроме того, он отметил то, что среди прочих бумаг были найдены некие ходатайства, написанные господину Кольберу, с указанием «Монсеньор» во главе, а это титул, которого у него не было до ареста господина Фуке, что является доказательством, что к нему в дом входили, что его хотели погубить, что эти бумаги ему подсунули и все доказательства его вины были сфабрикованы. Он требовал, чтобы составили список его имущества до вступления в должность, список того, что дала ему жена, что это все превышало миллион, плюс пенсии, которые ему были дарованы, а это уже превышало два миллиона. Этим он пытался доказать, что не совершил ничего криминального, что его большие расходы были вполне оправданны, что все это принадлежит ему и его семье.