Потом прошел еще месяц, но ничего не поменялось. Мне уже начало все это надоедать, и я стал подумывать, что ошибся в своих прогнозах, но тут Ля Удиньер прибыл от господина кардинала и сказал мне от его имени, чтобы я ничего не боялся и позволил бросить себя в тюрьму. Он также сказал, что кардинал проинформирован о моем положении и что он по-прежнему считает меня своим другом.
Не стану говорить, насколько меня обрадовали подобные слова. В ответ я попросил Ля Удиньера передать Его Преосвященству, что я несказанно признателен ему за его доброту. Как бы то ни было, в тот же день я оказался в тюрьме, не имея никаких других гарантий, кроме слов господина кардинала. Те, кто знал, что я сделал, и не ведал того, что сказал мне господин кардинал, подумали, что я совсем потерял рассудок, и страшно жалели меня. Другие, из числа тех, кто не желал мне добра, в частности граф де Молеврье, воспользовались этим, чтобы усилить клевету против меня, но, так как я, как отметил господин кардинал, никогда в жизни не делал никому зла, их было не так много.
Самым опасным из них оказался граф, он был женат на родственнице президента де Байёля, и он старался сделать все, чтобы меня погубить. Если бы этот высокопоставленный господин относился ко мне столь же враждебно, я бы очень рисковал. Но я продолжал верить в лучшее, и дело, в конце концов, было представлено так, что люди, которых мы убили, поджидали меня с братьями в Булонском лесу, когда мы шли из Версаля, что мы вынуждены были защищаться и шпаги вынули лишь по необходимости. Было приведено еще немало деталей подобного же рода, нашлись даже «свидетели» из числа людей, которых я даже не знал, и мое оправдание оказалось делом недолгим и нетрудным. Я не знал точно, кто и как позаботился обо мне, но мне думалось, что это было делом рук господина кардинала. Я и мысли не мог допустить, что человек, настолько добрый ко мне, оставил бы меня столь надолго в беде; к тому же это именно он предупредил меня, чтобы я ничего не боялся.
Выйдя из тюрьмы, я бросился к ногам Его Преосвященства и заявил, что готов вновь повторить все то, что произошло со мной, готов даже сложить голову на эшафоте, но я никогда никому не позволю плохо отзываться о нем.
— Послушайте, — сказал он, поднимая меня, — это я вас вытянул из этой передряги, и пусть этого никто не знает, но если я и послал за генеральным прокурором, чтобы он возбудил против вас дело, так это лишь для того, чтобы вас спасти. Я вас даже не предупреждаю, что я заинтересован в том, чтобы никто об этом так ничего и не узнал. Только что практически за то же самое казнили графа де Бутвиля и графа де Шапелля, а первый из них был родственником первого принца крови, и оба они были связаны с первыми семействами королевства.
Эти слова вернули меня в то же состояние, из которого он меня только что вывел, и я снова бросился на колени и обхватил руками его колени.
— Монсеньор, — сказал я, — когда же мне предоставится такое счастье — умереть за такого замечательного хозяина? Когда же мне будет разрешено драться с теми, кто объявляет себя его врагом?
Ему понравился мой порыв, и он позволил мне высказать еще очень много подобных слов.
То, что он мне сказал по поводу графа де Бутвиля и графа де Шапеля, было чистой правдой. Граф де Бутвиль был отцом нынешнего герцога Люксембургского, родственником принца де Конде или, что точнее, его супруги, но эта честь стоила ему слишком дорого. Нужно сказать, что герцог Энгиенский, его старший сын, женился на мадемуазель де Брезе, племяннице кардинала, и его отец был вынужден пойти на этот брак, чтобы обеспечить себе жизнь или, как минимум, свободу. Его сын рассматривал этот брак как цепи, которые на него навесили, он презирал свою жену и упрекал ее в тысячах разных вещей. С ее рождением все было нормально, и она, без сомнения, происходила из старинного семейства. Тем не менее герцог Энгиенский обратился к специалисту в области генеалогии, чтобы узнать детали, и тот сообщил ему, правда то или нет, что семейство де Майе, из которого она была родом, имело в основе незаконнорожденного ребенка от архиепископа Турского. Для герцога этого оказалось достаточно, чтобы не только унизить свою жену, но еще и посмеяться над кардиналом. А так как ничего не могло произойти, чтобы кардиналу об этом тут же не доложили, он так рассердился, что только и ждал с тех пор предлога, чтобы отомстить. Предлог очень скоро представился, де Бутвиль, вопреки запрету, участвовал в дуэли, и он был схвачен до того, как успел скрыться в Лотарингии. Граф де Шапель, который участвовал в дуэли вместе с ним, также был арестован, и они оба были переданы в руки палача, причем кардинал сделал вид, что все решило справедливое правосудие, но на самом деле это он отомстил из своих личных интересов.
После моего помилования господин кардинал, который стал любить меня больше, чем обычно, дал мне множество знаков отличия и даже спросил, нет ли у меня еще брата, которого я хотел бы устроить на службу. Я ответил, что у меня есть два брата, что один из них владеет последним аббатством, которое господин кардинал был так добр мне подарить, но второго я не хочу вмешивать в наши дела, так как я уже имел несчастье быть обвиненным в смерти троих моих братьев и не хочу больше подставляться под подобные упреки.
Я также сказал, что у меня есть сестра, которая вроде бы достаточно красива, что я хотел бы выдать ее замуж за одного из моих друзей — дворянина из Бретани, но для этого мне нужен положительный ответ моего отца и моей мачехи. Кардинал слушал все это с доброй улыбкой. При этом я знал, что моя мачеха не перестает упрекать меня в том, что я дал все одному из своих братьев, а другому — ничего, и я просто обязан что-то сделать для несчастного. Я решил дать ей возможность высказаться, ожидая ответа по поводу моей сестры, а тем временем уже прошло три месяца, как мне его не давали. Наконец, мой отец приехал в Париж по судебным делам и письменно сообщил мне о месте своего жительства. Я тут же пришел к нему и после дежурных приветствий спросил, почему от него так долго не было ответа.